НЕ ЗНАЮ, КАЖЕТСЯ, ПОХОЖЕ НА ДИВАН...
Отрывок из интервью, которое Вольфганг Саттнер взял у Маккартни

– Увлекался ли ты рисованием до того, как начал заниматься живописью?

– Я очень много рисовал, не обязательно с натуры, больше придумывал сам. Думаю, когда я учился в школе, то делал это совсем неплохо. Скажем, женщин для одноклассников...

Видишь ли, я был тем парнем, у которого выходили шикарные голые бабы, и для мальчишек это было очень заманчиво, так что они делали мне заказы. Да и вообще я всегда с удовольствием рисовал, особенно карикатуры.

Мне нравится линия, не обязательно содержание. Я люблю быстрые, очень спонтанные линии. Мне нравится окружность, пара глаз, рот, выразительные черты в лицах, так что я занимался этим довольно много.

– А теперь ты делаешь подготовительные рисунки для своих картин?

– Нет, обычно не делаю. Все самое интересное происходит на холсте, когда я рисую красками...

– Делаешь ли ты зарисовки предметов, которые тебе встречаются?

– Да, одна из тех вещей, которые я подметил у многих художников задолго до того, как всерьез взялся за живопись, заключается в том, что они часто не знали, что рисовать, и подолгу раздумывали над этим. Поэтому я постарался отыскать какие-нибудь приемы, чтобы преодолеть это, поскольку я чувствовал, что если у меня появится желание рисовать, то я не хочу по три часа в беспокойстве топтаться перед чистым холстом.

Чтобы живопись была удовольствием – а это для меня необходимо, – я должен выучить кое-какие приемы.

Я слышал, например, как де Кунинг чертил на холсте углем имя друга, а потом поверх него писал большую абстракцию – главное было сделать на холсте какую-то отметку, с чего-то начать. Я много общался с де Кунингом, и он всегда давал мне такие маленькие подсказки. Я думаю, он тоже не желал терзаться от беспокойства. Он хотел "исследовать случайность". Когда я не знаю, что рисовать, одна из моих уловок – просто пойти погулять и поискать какие-нибудь интересные предметы; и если я, например, на пляже, то могу подобрать бутылки, раковину или просто приглянувшийся мне кусок деревяшки.

Потом я иду домой, рисую его и, может быть, пускаю его летать по небу или что-нибудь в этом духе, и этого достаточно. Но я бы не стал сидеть и делать предварительные эскизы. Я бы попытался нарисовать его прямо на холсте.

– Ты не намечаешь композицию с помощью линий?

– Нет, композиции складываются или не складываются прямо на холсте. Это происходит чисто интуитивно. Я стал использовать такую маленькую уловку: делаю на холсте пятно – может быть розовое или коричневое, или красное вместе с белым, или коричневое с белым – просто для того, чтобы с чего-то начать.

Я разговаривал с одной знакомой художницей, и она сказала, что это называется "убить холст". Мне очень понравилась эта фраза. Есть что-то волнующее и агрессивное в этой идее: если ты беспокоишься, тогда убей холст. Если он беспокоит тебя, убей его.

– Убийство холста подводит к принципу случайности. У тебя есть другие приемы?

– Да, я много читаю и слушаю, что говорят другие люди. Допустим, если картина начинает мне надоедать, я иногда беру и переворачиваю ее, потому что я слышал, что порой композиция от этого выигрывает. Мне нравится переворачивать картины на бок, мне нравится, когда они работают в любом положении как абстракции.

Бывает, я позволяю краске стекать по холсту, потом переворачиваю его, и краска течет уже в другом направлении, и образуется занятная форма. И тогда я работаю над этой формой. Но в основном я действую наобум, просто беру и провожу линию. Если она мне не нравится, стараюсь ее изменить.

Почти всегда из этого что-то получается, и тогда я следую дальше за этой линией, ищу в ней подсказки, как сыщик ищет улики. Часто мне кажется, что по-настоящему мне доставляет удовольствие само использование краски, нанесение ее на холст. Иногда акт наложения краски на холст для меня самодостаточен. Это удовлетворяет меня интеллектуально: сам по себе цвет или смешение цветов, или их контраст друг с другом.

– Ты пишешь картины уже давно. Когда все началось?

– В 40 лет. Хотя нет, намного раньше. У меня есть картины, которые я нарисовал еще в детстве... Мне всегда это нравилось: художественная атмосфера и идея самому стать художником. Точно так же меня всегда привлекала идея писать песни, идея побыть наедине с собой и создать некую иллюзию, некое волшебство...

У меня было много живописных идей – и это неудивительно, если ты много лет работал над обложками альбомов, над фильмами, и даже в звуках, в музыке, мы часто говорили терминами изобразительного искусства: о звуке слишком темном или слишком светлом, или о звуке монахов на далеком холме...

Я подумал: "Хорошо, раз я хочу быть художником, что мне теперь делать?" Начнем с того, что я совершенно ничего не знал.

Я не знал, какой мне нужен холст, какие краски... До сих пор у меня было чувство, иррациональное чувство, как у тех людей, которые думают, например: "Такие, как я, не ездят верхом" или "Такие, как я, не плавают". В моем случае это было: "Такие, как я, не пишут картин". И я подумал: "Откуда у меня взялось это убеждение?" И понял, что это стереотип, внушенный через общество: считать, что раз я не учился в художественной школе, то я не имею права писать картины. Я решил, что от этого стереотипа неплохо бы избавиться...

Тут многому нужно учиться, и для меня это удовольствие. Раньше, например, покупая в магазине угольный карандаш, я спрашивал просто угольный карандаш, не уточняя, какой мне нужен: твердый, средний или мягкий – но теперь я понимаю разницу...

Для меня в живописи очень много пересечений с музыкой. Главное, может быть, в том, что, не получив музыкального образования, а пройдя через все и научившись всему самостоятельно и с Битлз, я усвоил некоторые полезные вещи.

Я узнал, что хорошо быть спонтанным, что хорошо быть основательным, хорошо иметь что-то, что вдохновляет тебя, хорошо быть в отличном настроении, и все эти вещи переходят в живопись. И еще, не стоит слишком беспокоиться, если новая идея все не приходит. Ты можешь просто пойти погулять, не надо на этом зацикливаться.

Так что мой опыт в сочинении песен помог мне сделать первые шаги в живописи. Часть проблем, которые возникают у начинающих, мной уже были пройдены...

Однажды, когда я был в студии де Кунинга, он решил подарить нам с Линдой картину и предложил самим выбрать, какая нам больше нравится. Мы могли бы выбрать какой-нибудь большой-большой холст, но ведь он был наш друг, поэтому мы решили взять что-нибудь недорогое, но со значением, и мы выбрали маленькую картину, которую он сам вставил в раму.

Это был "снимок". Он часто с помощью газеты снимал с холста лишнюю краску. Прикладывал газету к холсту, а потом снимал. И иногда "снимок" ему нравился больше, чем сама картина. И вот мы разглядывали этот "снимок", и мне он напоминал большую лиловую гору. Я сказал: "Я рискую показаться наивным, Билл, но что это такое?" А он говорит: "Не знаю, кажется, похоже на диван. Как по-твоему?"

Эта очаровательная наивность: его не интересовало, что это; он считал, что это похоже на диван, но тут же спросил: "Как по-твоему?" Нечто вроде: "Твоя догадка не хуже моей". И я подумал: "Это здорово, значит, я смело могу рисовать".

– На тебя оказывали влияние другие художники, например экспрессионисты, фовисты, кубисты, Магритт, Кли?

– Мне действительно нравится Кли, но он не вдохновлял меня. Скорее, на меня сильно повлияли Матисс, Ван Гог, Пикассо и Магритт.

– И все же, если я правильно понял, ты отдаешь предпочтение более спонтанным художникам, не таким, как Магритт, а скорее таким как де Кунинг?

– Когда речь идет о том, что я делаю, и что меня увлекает в живописи, я думаю, что очень спонтанная, разнузданная манера де Кунинга и "исследование случайности" для меня более интересны.

Скажем, мне было бы сложно выбрать, какую купить картину, потому что мне нравятся очень многие, но если бы я выбирал, какому стилю следовать, мне было бы интересней иметь дело с де Кунингом.

– У тебя есть любимый английский художник?

– Бэкон...

– А бывает, что импульсом для творчества тебе служат какие-то особые предметы или особые эмоции?

– Да, мне нравятся случайные находки. Я люблю элемент случайности в жизни, и мне кажется интересным, что современная наука начинает изучать это – теорию хаоса.

Мы представляли мир как отлаженный механизм, где все имеет определенное объяснение и один и тот же результат можно повторять до бесконечности. Теперь я чувствую себя гораздо свободнее...

В случае с "кельтскими" картинами, я просто просматривал книгу и увидел там эти лица, сделанные лишь несколькими линиями, как у современных мультипликаторов. Однако это был не Дисней, а кельт, долбивший кусок камня тысячелетия тому назад...

Кельты мне тем более интересны, что после них не осталось никаких записей, они ничего не записывали. И никто не знает имени художника. Мне нравится этот ореол тайны, потому что порой, когда знаешь о вещи слишком много, это портит ее.

В детстве ты точно не знаешь, как вещи устроены, и поэтому для тебя они окружены какой-то магией. Ты вырастаешь, изучаешь их, а потом говоришь: "Как скучно!" В твоем воображении все интересней. Например, я люблю приземленные вещи. Однажды я ехал по дороге и заметил, что впереди все машины забирают в сторону, чтобы объехать какой-то предмет; я тоже забрал в сторону и обернулся посмотреть, что это такое, и оказалось, что это железное колесо от фургона. Просто большое ржавое колесо. Я вернулся и подобрал его... Оно было просто симпатичной формой и подходило для моего "исследования случайности". Я подумал, что кто-то должен его взять, у него должен быть хозяин. Так что я привез его домой и нарисовал с него картину, стараясь передать цвет ржавчины. А фоном ему сделал голубое небо, повесил его среди облаков – этакий отголосок Магритта. Летать – более благородное занятие для колеса. Это было героическое колесо...

– Я хочу спросить тебя о тех двух вымышленных героях, о которых ты как-то говорил: Блэндини и Луиджи. Блэндини – это твое "alter ago"?

– Да, одно из них – у меня их несколько. Я говорил тогда о страхе творчества. Одна из моих целей – чтобы живопись была мне в радость. Я люблю смешивать цвета, и всегда, когда я это делаю, я воображаю себя мистером Блэндини...

Зато каждый раз, когда выдыхаюсь, я начинаю думать: "Чего ради я этим занимаюсь?" или "Зачем я развожу краску по этой штуковине?"

Так вот, если я не нахожу никакого ответа, тогда появляется этот вымышленный герой, Луиджи, который содержит ресторан. У него есть альков в ресторане, маленький альков, и туда нужна картина. Он просит меня: "Пожалуйста, мистер Блэндини, нарисуйте Луиджи картину для его ресторанчика". И я всегда думаю: "Ага, это для Луиджи!" Потому что нарисовать что-нибудь для Луиджи – это моя уловка.

В одном знаменитом фильме есть сцена, где писатель сидит за пишущей машинкой перед чистым листом бумаги, печатает что-то, потом берет лист, мнет и бросает в корзину; камера показывает корзину, а в ней – миллион клочков бумаги; камера снова показывает писателя, и ты понимаешь, что он ужасно неудовлетворен тем, что делает. Вот в таких случаях необходим ресторанчик Луиджи. Если у тебя ничего не выходит, ты говоришь: "Ладно, для Луиджи это сойдет, он любит такие картины; ему понравится просто смесь красок". Этот прием помогает раскрепоститься.

Я думаю, что многие молодые художники, посмотрев на то, что было создано до них, теряются, и им становится страшно браться за кисть. Потому что они смотрят на Рембрандта и думают: "Наверняка я никогда не стану таким хорошим художником, как он".

– Правда, что у тебя были проблемы из-за твоей известности?

– Да, я знаю многих актеров и певцов, которые занимаются живописью. Такие, как Тони Кертис. Я знаком с Тони и видел его картины; он по-настоящему любит живопись, и он очень серьезный художник... Но беда в том, что для людей он не художник, а "звезда, которая рисует"... Вот почему я так долго не выставлялся. Мне никогда этого не хотелось, потому что я чувствовал, что главным будет мое имя, а не мои картины.

Вот и получилось, что годы и годы я просто рисовал, но мне всегда не хватало обратной связи... Чтобы люди могли сказать: "Это мне не очень нравится". Или: "То, что ты сделал вот здесь этой линией, это хорошо"...

Критиков я обычно не читаю. Не читаю, потому что вижу, что часто люди просто делают себе на этом карьеру. Критические статьи говорят не столько о тебе, сколько о самом критике.

– Я вижу, что очень важный принцип в твоей работе – отталкиваться от процесса письма, а не от замысла. Композиция или тема вырастают из непосредственного процесса, изнутри.

– В конечном счете, это основано на теории – что бы ты ни делал, это будет иметь некий смысл, потому что ты как бы распечатываешь информацию из компьютера в твоей голове. Осознаешь ты это сам, или нет.