Аккорды |
|
|
Вместо ответа Джон начал постукивать меня по голове
велосипедным насосом, который у него был тогда в руке. "Ты дурак, Леннон,
– повторил я. – Не смей, ..., со мной так обращаться!" "Что, яйцами несешься? – ухмыльнулся он,
продолжая долбить меня насосом с возрастающей силой. – Что, Шоттон, яйцами несешься?"
(Это школьное выражение неизвестной этимологии означало нечто вроде
"начинаешь сердиться?".) "Итак, Пит, – подумал я про себя, – твой час
настал. Ты сказал Джону остановиться – он не остановился. Хотя бы раз в жизни
ты должен за себя постоять и сделать это нужно немедленно, сейчас." После
этого я собрал всю свою силу и смелость и без остатка вложил их в удар по носу
Джона. К моему удивлению и смятению, не произошло ничего . Вместо того, чтобы, как
положено, упасть на пол, Джон неподвижно стоял и смотрел на меня с озадаченным
видом. Впрочем, этот взаимный шок довольно быстро перешел к граду зуботычин,
завершившихся захватом моей шеи в "двойной Нельсон", как мы его
называли. Но прежде, чем он смог причинить мне серьезную боль, на "ковре"
появился какой-то учитель и оторвал нас друг от друга. "Я ожидал увидеть
чью угодно драку, но только не вашу!" – разъярился он, таща нас за собой в
класс для краткой лекции для задницы. "Среди всех – вас двух..." И
хотя мы продолжали обмениваться испепеляющими взглядами, я и Джон должны были
формально, по старой английской школьной традиции, пожать друг другу руки. Несмотря на то, что я был полностью готов к его
мести во время обеда, Джон вдруг решил первым разбить лед одной из своих острот
с серьезной миной, в которой я сразу почувствовал предельную близость к фразе
"Я прошу прощения". В свою очередь, мой смех вызвал дружескую улыбку
на лице Джона и все "старое" было забыто к великому разочарованию
наших одноклассников, ожидавших грандиозного "махача" и завидовавших
моей близости к Джону. Начиная с этого дня его колкие замечания почти
полностью исчезли, а наши ссоры стали очень редкими и быстротечными. Более
того, Джон стал чем-то вроде моего защитника в такой степени, что я мог
рассчитывать на его поддержку в самой неприятной ситуации. Точно так же и я
всегда был "за Джона", если в беде оказывался он. Много лет спустя Джон признался, что инцидент с
велосипедным насосом стал поворотным пунктом в его отношении ко мне.
"После этого я действительно начал уважать тебя, – сказал он. – Я видел,
что ты меня боишься, но у тебя хватило мужества сказать: "С меня
довольно!" Но меньше всего я ожидал, что ты ударишь меня, это было одним
из самых неожиданных событий в моей жизни. Я был уверен, что знаю тебя, как
себя самого." Вскоре после этого конфликта мы с Джоном дали клятву
всегда оставаться лучшими друзьями независимо от того, каким будет наше
будущее. Для скрепления этой клятвы мы решили стать кровными братьями – эта
идея была заимствована из "Тома Сойера" или "Гекльберри
Финна". Хотя фанатиком Марка Твена в большей степени был я, а не Джон (в
то время его литературным героем был Джаст Вильям, необузданный 11-летний
парнишка из сериала Ричмэла Кромптона), но окончательный поворот к нашей дружбе
связан именно с ним. По-моему, сильное тяготение к этому появилось у Джона еще
из-за того, что он был единственным ребенком в семье и втайне тосковал по
единоутробному брату или сестре. Во всяком случае, и его, и мое воображение
загорелось идеей надрезать наши руки и прижать их вместе, распевая при этом
напыщенные, непонятные речи о том, как мы, несмотря ни на что, даже умирать
будем вместе. Мы единодушно сошлись на том, что церемония эта должна состояться
в одной из наших любимых берлог: в гараже заброшенного дома в конце Вэйл Роуд,
месте, подходящем для привидений, заполненном паутиной и темнотой и пропитанном
экзотическими запахами затхлой резины, машинного масла и мочи. В назначенный час, под вечер, в конце длинного
школьного дня, мы забрались в гараж через разбитое окно. "Все это здорово,
Джон, – сказал я. – Но чем же мы будем руки-то резать?" "Не переживай, – ухмыльнулся Джон, снимая со
спины ранец и извлекая из него нож с костяной ручкой, который он стащил у своей
тетки. "По-моему, он тупой, Джон", –
запротестовал я. Он и вправду был настолько тупым, что им, пожалуй, нельзя было
отрезать даже растаявшее масло. "Да брось ты, Пит. Ты что, трусишь, или
что?" "Да нет, но... – вообще-то перспектива
отпиливать себе кисть руки мне не улыбалась. – А без этой штуки мы клятву не
сможем дать?" "А как же кровные братья? – настаивал он,
вдавливая нож в ладонь. – Будем мы становиться кровными братьями или нет?" После этого единственным, чего я хотел, было не
показаться трусом. "Будем!" – смело сказал я, и стал ждать, когда
польется кровь. Джон, не теряя времени зря, начал работать лезвием,
однако, несмотря на боль, не смог добиться чего-то более красного, чем широкий
рубец на ладони. "Ё... меня в рот, – сказал он. – Оно и вправду слегка
туповато." |